Талисман. Волшебные вещи I - Татьяна Латукова

Я не могу танцевать. Я доползаю до театра, но срываю репетицию. Простые движения не даются мне, я не попадаю в такт музыке, я промахиваюсь мимо партнера, и, наконец, я падаю, потеряв равновесие в элементарном, детском прыжке. Бросив попытки хоть что-то изобразить, я переодеваюсь и пишу в дирекции заявление на отпуск. Вынести чувство собственной беспомощности почти невозможно, но ещё хуже всеобщая тревога и около сотни замечаний вроде «что-то случилось», «наверное, заболела» и «что теперь будет». Все переживают за меня, и от этого только хуже.

Выйдя из театра, я вдруг понимаю, что мне некуда идти. Возле дома меня может ждать та самая машина. Близких родственников у меня нет. И запасных вариантов, вроде тех, что любит приберегать на всякий случай экстремальное исчадие, тоже нет. Было бы так здорово нырнуть в какую-нибудь тайную нору Ворона и выплакать ему все свои обиды и непонятки. Но исчадие сейчас где-то далеко, да и его проблемы не сравнить с моими.

Напрягать кого-то ещё из друзей я не умею. У меня много друзей, и обо мне многие люди помнят, звонят, что-то присылают, хотя я сама не помню ни чьих-либо дней рождения, ни имён детей, ни перипетий чужой жизни. И сколь бы ни были близки мне все эти люди, мне не с кем поделиться своими мыслями. Не скажешь же: «Ой, ребята, меня тиран не удовлетворил». Будет как в том анекдоте: «Всех удовлетворил, а тебя не удовлетворил».

Да и тиран сам по себе – тема достаточно спорная для многих. Годы относительного благополучия уже стёрли воспоминания о том, как всё было хреново. Я знаю, как выглядит эта страна с точки зрения Чародея, Шута, их друзей. И знаю, каких усилий стоят иногда даже самые маленькие победы. Но сидя на тёплой кухне, за горячим сытным ужином, под рюмашечку водки так приятно поболтать о том, что горы сворачиваются одним взмахом крылышек бабочки.

Попробуйте быть той бабочкой.

Я брожу по городу, рассматривая его в подробностях, которые раньше ускользали от моего торопящегося взора. В подворотне парочка маргинальных детишек обменивается шприцами. Возле памятника солдатам группка бритоголовых пацанов орёт что-то о торжестве орднунга. На лавочке бульвара бессильно сидит бабушка в затёртом платочке и смотрит куда-то глубоко вглубь себя. Из дорогого бутика выпархивает девчонка в шубке и ластится к лысому потному мужику в нескладном костюме. На её руке блестит новенький браслет. За столько лет я так и не научилась разбираться в этих странных стекляшках за безумные деньги. Что-то в них есть, наверное, но я не понимаю. Я ничего в этом мире не понимаю.

На столбе остановки болтается листок. Комната на ночь. Я звоню из автомата по номеру с листка и обретаю крышу над головой. Маленькая и чистенькая комнатка уже за пределами города вполне меня устраивает. Я вытягиваюсь на неудобной кровати, но заснуть не могу. Я всё время возвращаюсь во вчерашний день, пытаясь понять, что случилось.

Чародей меня наказал? За отлучку? За поездку на гастроли? Сначала вроде как отпустил, а потом злостный припадок деспотии обуял? Может, его приплющило то, что я с Герцогом встретилась? Но он никогда и ни к кому не ревнует меня. Он слишком в себе уверен.

И я же не тет-а-теты с Герцогом наедине разводила? Поболтала пять минут, так еще и при свидетелях. Там человек сто свидетелей было. К тому же его собственный верный друг и соратник из лап коварного врага меня вытащил, что и запечатлели фотокорреспонденты на радость широкой публике.

Я ничего не понимаю.

Утром я еду на могилу мамы. Я давно не была на кладбище, и не могу даже вспомнить, когда это было в последний раз. Могила заросла какими-то кустами с острыми колючками, и несознательные представители народонаселения, чьи близкие похоронены рядом, завалили её мусором. Почему такое у нас в порядке вещей?

Выбросив все мысли из головы, я начинаю терпеливо разгребать свалку. Разобравшись с мусором, я иду на маленький рынок рядом и покупаю рассаду. Уже в сумерках, закончив, наконец, уборку и посадку, я сажусь на низенький камень ограждения и плачу.

Моя приятельница по пансиону недавно родила второго ребёнка. Вторую девочку. Она собиралась стать певицей, у неё прекрасное сопрано и широкий диапазон голоса, но она влюбилась, вышла замуж и теперь посвящает всё свое время детским аппликациям и разучиванию стихов.

Девчонка, которая едва не спихнула меня когда-то из первого ряда в оркестровую яму, стала мамой двойняшек. Мальчика и девочки. Она давно ушла из театра и работает в министерстве культуры каким-то малозначимым секретарём. Её муж руководит одним из заводов Чародея.

Один из моих партнеров по сцене неожиданно стал дедушкой. Его ранний сын последовал примеру отца и, недолго думая, женился сразу после школы на однокласснице.

Мой фестиваль стал одной гигантской брачной конторой. Большая часть моих друзей из Лупупянска переженились, остепенились, а кое-кто успел и родителями стать. Участники фестиваля тоже образовали несколько счастливых пар.

Одна из моих учениц готовится стать мамой. В очень далекой стране северных оленей. У её доброго и спокойного мужа трое братьев, и они недавно приезжали сюда в поисках таких же замечательных жён.

Жизнь идёт. Но как-то мимо меня.

Люди любят. Люди рожают детей. Люди живут. А я всё танцую.

И ничего счастливого не вытанцовывается.

Я снова отдаю пару купюр тётке в старом халате и снова без сна лежу в маленькой комнатке, кажется, на самом краю мира. За стеклом пыльного окошка сияет маленькая далёкая звездочка и дарит мне неопределенную, непонятную надежду.

Неужели то, что я делаю, ничего не значит для тебя, Чародей? Я ведь пытаюсь тебе помочь. Тебе, понимаешь? Да, стране тоже. Но всё же тебе – мужчине, любовнику и другу – в первую очередь. Я выступила на всех трибунах всех ассамблей и симпозиумов. Я посол всех добрых волей и неволей на свете. Я оттиранила всё гнильё, воображающее себя деятелями культуры, в этой стране. Я сделала эту страну немного более значимой в иллюзорном и сиюминутном мире творческих фантазий.

Пусть это только танец стрекозок над муравейником, но ты не можешь не понимать, как помогает тебе это, когда ты торгуешься о нефти или обсуждаешь покупки кораблей. Ты теперь тиран не просто замшелого пятна на карте, ты тиран страны с историей, с культурой, с традициями. Да, мы немного наивны в выпячивании своего Задолинского комплекса мегалитов, но он есть, и теперь все о нём знают. Это я рассказала о нём всему миру.

Я ведь многого добилась, в том числе и благодаря тебе. Я прыгнула туда, куда никто из этой страны много-много лет не прыгал. Я действительно звезда, успешный профессионал, с которым считаются в мире.

А даже и без всех звёздных регалий я всегда была тебе верной женщиной, которую ты можешь в любой момент позвать куда угодно, любовницей, готовой на всё ради твоих поцелуев и объятий. Зачем ты так со мной?

Не понимаю.

Новая прогулка по городу приносит новые впечатления. Кого-то сбила машина. Где-то рухнул дом. Кто-то женится. Кого-то хоронят. На старой площади в центре города какая-то девчонка танцует фламенко. Босиком. Её старательно заученные движения выглядят жалко и неуклюже. В какой-то момент меня тянет выйти и станцевать рядом с ней. Я люблю фламенко и знаю, что главное в этом танце – страсть, движение души. Можно ничего и не заучивать.

Но я вдруг пугаюсь. Танцевать на вот этих шершавых плитках с торчащими ребрами? Босиком по всем этим плевкам и мусору? Ужас.

Денег у меня много, и я кидаю девчонке в шляпку крупную купюру.

Уже в ночных сумерках я сижу на лавочке. Я находилась, и даже мои тренированные ноги чуть побаливают. Возле ларька неподалеку тормозит три больших мотоцикла. Всадники из какого-то иного измерения. Двое сильных мужчин в тёмных комбинезонах. И женщина в летящем красном платье.

Высокий парень снимает чёрный шлем с рисунком хищной птицы. Самоуверенный авантюрист и бродяга. Второй стаскивает гладкий чёрный шлем без каких-либо рисунков. Этот красавчик, весёлый и обаятельный. Девчонка снимает красный шлем. Незнакомка кажется мне хорошенькой, но потом я замечаю, что у неё белая голова. Девчонка совсем седая.

На мгновенье наши взгляды встречаются.

Она тоже плясунья. И тоже колдунья. В каком-то другом и бесконечно далёком мире эти люди разыгрывают свой спектакль. Похожий, но совсем другой. Странное прикосновение чужого разума вдруг дарит тепло. Эта неведомая всадница тоже будет танцевать, даже если останется одна на краю мира без сил и надежды, даже если будет умирать, даже если мира уже не будет. Танец – это жизнь, а жизнь – это танец. Я не одинока. Я не одинока во вселенной.

Через несколько мгновений, когда я очухиваюсь, возле ларька уже никого нет.